Interview 7
Л.М.
Я родился в Москве, в 1940 году. Родители и бабушка, жившая с нами, говорили на идиш, когда хотели что-то скрыть от меня или от сестры. Бабушка учила нас еврейскому языку и некоторые фразы запомнились до сих пор. Никакой принадлежности к религии не запомнились: еврейские праздники в нашей семье не отмечали и в синагогу не ходили.
Откровенно говоря, первые детские воспоминания стёрлись из памяти. Точнее, превратились в смутные, расплывающиеся, как во сне, блики. Без сюжета и конкретного содержания. Отдельные картинки, всплески эмоций, неясные сценки без начала и конца. Но одно воспоминание осталась. На всю жизнь. Даже сейчас, когда пишу, закрываю глаза, и оно всплывает, прорывается из подсознания, наполняет страшным, чёрным, заставляющим цепенеть от ужаса. Всё, что тогда произошло, помню отчётливо, до малейших деталей, как будто случилось это вчера, а не в далёком 45-ом, когда наша семья (мама, бабушка, сестра и я - отец работал на военном заводе, на Урале) только что вернулась в Москву из эвакуации. Об этом немного подробнее…
Зима. Небольшой, грязновато-неухоженный двор в центре Москвы. Холодно. Очень холодно. Ледяной ветер налетает резко, порывами, чуть не сшибая с ног пятилетнего мальчика в стареньком пальто, шапке-ушанке, завязанной под горло, и валенках, к которым привязаны коньки. Стемнело. На улице ни души. Но мальчик упорно продолжает кататься на крошечном, обледеневшем пятачке возле дома. Неумело разгоняется и проезжает метра два-три. Он замёрз. У него разбиты коленки от многочисленных падений. Ему хочется домой. Но он не идёт. Он боится. Мальчик боится лестницы.
В трёхэтажном, старом доме с обвалившейся штукатуркой, где живёт мальчик, страшная лестница. Железная, с холодными, чёрными ступенями, круто, по спирали поднимающимися вверх. На лестнице почти никогда не бывает света. Так что подниматься и спускаться приходится наощупь, в полной темноте. Домоуправ, однорукий, маленького роста татарин, по прозвищу «плохая мальчик», примерно, раз в месяц ввинчивает лампочку. Но через два-три дня она исчезает. Мама говорит, что лампочку вывинчивает сосед дядя Вася. Высокий, худой, с густыми, спутанными волосами, падающими на лоб. Мама называет его «Пьянь и антисемит». Что такое пьянь мальчик знает. Это когда ходят и качаются. Слово антисемит ему непонятно. Мама на его вопрос отмахнулась: «Вырастешь - узнаешь». Потом как-то странно посмотрела на него и добавила: «Очень скоро узнаешь». Бабушка ничего не сказала, только крепко прижала, поцеловала и заплакала. Мальчик не понял, почему она плачет. Он не знал, что у бабушки немцы осенью 41-го, под Гомелем расстреляли брата, старенького дядю и других родственников. Только сестра, которая училась в первом классе, внесла некоторую ясность: «Антисемиты - это которые нас не любят». «Кого нас»? «Ну нашу семью». Почему не любят она тоже не знала...
Особенно страшное место под лестницей. Оттуда доносятся шорохи, непонятные звуки, иногда повизгивание. Сестра на днях сказала мальчику, загадочно щуря глаза и почему-то шёпотом: «Ты знаешь, кто живёт под лестницей? Крыса. Я её видела. Большущая, чёрная, злая. И зубы вот такие.- Сестра показала. Потом подумала и немного уменьшила расстояние между растопыренными руками. -Ты пробегай быстро. Не останавливайся. А если крыса прыгнет - кричи. Я услышу». Теперь мальчик один боится идти домой. Он ждёт кого-нибудь с кем можно было бы пойти вместе.
Мальчик дождался. Через двор идёт дядя Вася. Мальчик побаивается соседа. Особенно теперь, когда узнал, что сосед их семью не любит. Но лестницы мальчик боится ещё больше. Поэтому он неуклюже топает на расползающихся коньках вслед за дядей Васей. Сосед прилично навеселе. «А, это ты?- говорит он оборачиваясь, хриплым, прокуренным голосом.- Ну, идём, идём». В голосе его мальчику слышится что-то недоброе, даже зловещее. Но отступать поздно. И вот, когда они проходят самое страшное, самое опасное место под лестницей, дядя Вася неожиданно приседает, берёт мальчика за кончики шарфа и подтягивает к себе. «Что? Попался, жидёнок! Попался! Страшно тебе? Сейчас будет ещё страшнее». Дядя Вася сжимает шарф туже и туже. Мальчику страшно. Ему трудно дышать. Изо рта соседа неприятно пахнет. От ужаса он не может признести ни звука. Сверху по железным ступеням слышатся шаги. Кто-то спускается. Сосед отпускает мальчика: «Ладно, живи пока, сучёнок». Больно щёлкает его по лбу и уходит. Мальчик ещё долго не может шевельнуться. Ужас парализовал его.
-Сыночек, что с тобой? Почему ты здесь стоишь?- мама приседает на корточки. Прижимает мальчика к себе. -Что случилось? Тебя кто-нибудь обидел? Это тебя дядя Вася напугал? Не бойся. Теперь всё будет хорошо. Ну, пошли домой». Мальчик по прежнему не может произнести ни слова. Его словно парализовало. Тисками сжало грудь. Ему трудно дышать. Наконец, он начинает плакать, судорожно, истерично всхлипывая, крепко прижимаясь к маме.
Когда вырос, то, конечно, тоже сталкивался время от времени с антисемитскими проявлениями.
Помню как, уже будучи студентом музыкального института им. Гнесиных, подрабатывал в школе, разучивая песни с детьми (в основном, с девочками 1-3 классов) в группе продлённого дня. Однажды среди текстов песен, которые были разложены на сцене (занятия происходили в актовом зале) случайно оказалась анкета о приёме на работу. Девчушки прочитали и стали изумлённо, почти испуганно переглядываться. Одна подошла ближе: « Это правда, что Вы еврей?» « Да, правда.» Девочки замерли и даже отшатнулись от меня, а одна, с которой у нас были особенно хорошие отношения, выступила в защиту: «Он не виноват. Это у него родители такие» Я ничего не сказал, но подумал: «Они не виноваты, это у них такие родители».
Другой раз, когда хотел поступить в аспирантуру НИИ общей и педагогической психологии, учёный секретарь, явный антисемит, посмотрев мои документы, отказал, сославшись на отсутствие мест, и не смог сдержаться: « У Вас неблагоприятная генетическая информация». Остаётся добавить, что сам секретарь сидел под портретом внука раввинов Карла Маркса.
В Германии я вступил в еврейскую общину, стал посещать синагогу и, можно сказать, впервые приобщился к религии. Нельзя сказать, что наша семья ведёт еврейский образ жизни, но некоторые шаги в этом направлении сделаны: дома зажигаем свечи в Шаббат, я читаю молитвы, иногда посещаю еврейскую общину в Вольфсбурге, атмосфера в которой мне по душе…